Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

Так что ни по дороге в Рому, ни в самой Роме ничего не случится. И это хорошо — Его Светлость не любит, когда в его отсутствие что-то случается. И никто не любит огорчать Его Светлость.

* * *

Асторре Манфреди читает бумаги в седле. И иногда даже делает пометки, не чернилами, конечно, карандашом. С побережья до Камерино идет ромская дорога — и последние столетия о ней неплохо заботились, так что зачитавшийся всадник не рискует свернуть себе шею.

Жалобы обычно пишут на желтоватой толстой бумаге — и это хорошо, по дешевой, шершавой, не скользит острие, не пробивает ее. И из рук она не летит. Хотя, на всякий случай, Асторре велел оборудовать доску для чтения и письма прищепками с кажой стороны — вдруг ветер. А так — удобно.

Асторре Манфреди — советник, человек в свите. Он делает то, о чем просит, только просит его герцог Беневентский, а теперь и Романский. А герцог попросил — громко и прилюдно — взять на себя рассмотрение всех неурочных жалоб, поданных в обход местных властей. Жалоб таких в свежезавоеванной Романье меньше, чем могло бы быть — но все равно много.

И страшно подумать, сколько их успело за это время накопиться в Роме. Вполне возможно, что бумажные стены поднялись выше стен замка Святого Ангела. Так что старший Манфреди и по дороге старается не терять времени.

— Это не бордель, — фыркает он вслух, — это кабак какой-то.

Один из спутников, ревниво следящий за чтением, поворачивает голову — с большого, в кулак, аграфа на берете стекают разноцветные блики. Стекают под копыта коню, остаются солнечными зайчиками на дороге. Наместник Романьи прислушивается к каждому слову. Каждая жалоба может оказаться доносом на него самого, а разве он может доверять этому выскочке, этому сопляку, подлизе, и так далее?

Асторре не обращает внимания на интерес наместника. Не обращает внимания на его ревность. Ему с первого дня знакомства неуютно рядом с доном Рамиро, и неуют этот он помнит — так было в Фаэнце перед сдачей, — но волей герцога оба вынуждены соблюдать перемирие.

Впрочем, спутника можно и позабавить.

— Это, — он поднимает письмо в воздух, — от некоей Анны. Из Пезаро. Так что удовлетворять ее жалобы предстоит дону Мигелю, ему ближе всего.

— На что жалуется? — уехавший было вперед Бальони придерживает коня.

— На порядки. Берут за все, пишут в долг, берут проценты, долг растет — за всю жизнь не расплатиться. В промежутках между клиентами приказывают прясть — вырученные деньги в оплату долга не засчитывают. Почти не кормят. Ну это преступление, но не новость. А вот чтобы девиц заставляли работать во время воскресной службы и не пускали в церковь — это я слышу впервые. Так что основная жалоба, представьте себе, на то, что владелец борделя не почитает Божью Матерь.

Джанпаоло хохочет — даже привычный ко всему жеребец под ним прядает ушами, а идущие рядом кони Асторре и Джанни косятся на Бальони с неодобрительным ржанием. У них выходит потише и деликатнее. Лошади — животные умные, чувствительные.

— Дон Мигель будет очень недоволен.

— И распустит владельца на пряжу?

— И употребит вместо некоей Анны?

— Это вряд ли. Дон Мигель — достойный и набожный слуга Его Светлости и матери нашей Церкви, так что он просто повесит этого скупердяя повыше, — исключительно серьезно выговаривает Оливеротто. Изображает, кажется, синьора Герарди.

— Я поставил бы на то, что все случится несколько иначе, — улыбается Асторре, — Сначала дон Мигель передаст это дело городскому совету… который, вероятно, изгонит владельца из города — если все подтвердится — и конфискует его имущество в пользу общины, Церкви и пострадавших. Ну а потом, когда наш скупец покинет стены коммуны и юрисдикцию городского правосудия, а мы все здесь, заметьте, безмерно уважаем города и их права… вот тогда…

— А если жалоба нечестивой девки не подтвердится? — закрыть глаза, и можно даже поверить, что рядом едет собственной персоной Агапито Герарди, интересуясь чьим-то мнением, чтобы немедленно записать его.

— Это будет зависеть от того, в какой части она не подтвердится. Если полностью, то, полагаю, до дона Мигеля дело и не дойдет. Городские законы в Пезаро и не только там карают за ложный донос строже, чем Папские. Его Святейшество больше полагается на своих сбиров, чем на доносчиков, и потому больше снисходителен ко вторым, чем к первым. А города не могут себе позволить, чтобы суды использовали как кистень не только знатные семьи, но и простолюдины.

— Умник, — тихо, но различимо фыркает Рамиро. Оливеротто напоказ щурится, приподнимает бровь, насвистывает что-то. Он не любит, когда ругают умников — потому что сам он первейший умник в любой компании, это Асторре понял быстро.

Он этого не любит — и мессер Рамиро это знает, но знанием пренебрегает. Этим двоим не быть друзьями… если, конечно, мессеру Оливеротто не понадобится что-нибудь от мессера Рамиро. Да и то вряд ли. Де Лорка пока еще не забыл, что случилось с людьми, доверившимися мессеру Оливеротто.

— А вот венецианцы не карают за ложные доносы… почти.

Да, синьор да Фермо, вам нравятся венецианские обычаи в этой части и, должно быть, очень не нравятся во всех прочих — вас бы там удавили сразу.

Если бы Асторре мог выбирать себе спутников сам, он ограничился бы Джанпаоло, да еще младшим Орсини, пожалуй — но его никто не спрашивает, а веселого Оливеротто не так уж сложно терпеть, можно даже находить удовольствие в его компании, если да Фермо нечего с тебя взять — и ему, к счастью, нечего.

При других обстоятельствах — ровные плиты дороги располагают к такого рода размышлениям — Асторре Манфреди пожалел бы капитана да Фермо. Потому что судьба ему — лечь в основу того или иного замысла Его Светлости. В том государстве, которое знаменосец Церкви намерен строить на землях Церкви, человек, убивший благодетеля и всех родных ради выгоды, которую приобрел бы и так, разве что несколько позже — вещь лишняя и ненужная.

Герцог не любит убивать попусту, он вообще не любит убивать — иное дело использовать. Чем-то его манера напоминает рассуждения тех глупцов с жертвой: все равно ведь человек пустой, негодный, зато сколько пользы с него можно получить, кровь ведь и у таких — кровь. Вот и Оливеротто рано или поздно ляжет очередной ступенькой, и, наверное, мессер Рамиро.

Его Светлость много умнее, чем члены городского совета Фаэнцы, и много терпеливей,